за вчера: 7

Мхитарян Отар Ашотович «Отар Кривуша» родился в 1954 году в Тбилиси.

В 1980 году В этой главе я хочу рассказать о конфликте между ворами старой и новой формации, очевидцем и непосредственным участником которого оказался в Тобольской спецтюрьме в период 1980–1982 гг. Как уже упоминал, по приходу в “крытую” мне пришлось в первое время достаточно часто сидеть в карцерах. Основная часть карцеров находилась на спецкорпусе, где было принято делать “прогоны” от камеры к камере обо всех передвижениях на корпусе. Это относилось и к карцерам. В связи с этим моё имя очень быстро оказалось у всех на слуху, так как не было в 80-м году, начиная с весны, почти ни одного месяца, в течение которого я хотя бы раз не попал в карцер на 10 или 15 суток. В моменты моего нахождения в карцерах, многие завязывали со мной переписку, в результате чего я за короткое время перезнакомился со многими порядочными арестантами на спецкорпусе и почти со всеми ворами в законе. Общение между камерами осуществлялось через окна, унитазы, баландеров, надзирателей, но чаще через специально проделанные отверстия в стене. Кирпичная кладка была старой и легко крошилась даже под воздействием алюминиевой ложки. Так же общались и в карцерах. В момент моего прихода в спецтюрьму из воров новой формации там находились: Паата Большой, Паата Маленький, Вахтанг Кокиня, Отар Кривой, Зури и Володя Чиня. За исключением Чини – все по национальности грузины. Зури имел полосатый режим, остальные – чёрный. Возраст их составлял от 25 до 35 лет, а Паате Маленькому было чуть более 20. Из воров старой формации в тюрьме находились Чапаенок, Серый, Силыч и Тико. Кроме Тико все славяне. Возраст от 45 лет и выше. Все имели полосатый режим. Этих воров было принято называть “нэповскими”, проводя этим параллель с ворами, жившими по старым воровским традициям, основанным в 20-х годах, во времена нэпа. Между собой воры старой и новой формации находились в конфликте. Они объявляли друг друга не ворами, поливали друг друга грязью и старались привлечь на свою сторону порядочных арестантов, которые, запутавшись от этой неразберихи, старались держаться ближе не столько к тем или иным ворам, сколько к авторитетам, которых знали лично. К тому времени у меня на Дальнем Востоке уже имелся кое-какой вес, а так как в Тобольской тюрьме было много дальневосточников, которые с моим мнением считались, то обе конфликтующие стороны мной заинтересовались. За время моего нахождения в карцерах со мной вели переписку воры как с той стороны, так и с другой, но более понятными для меня все же были “законники”, придерживающиеся старых традиций. Однажды в процессе очередной переписки со старыми ворами, после того, как мы ответили друг другу на ряд вопросов, последние прислали мне “воровской мандат” с подписью Чапаенка, Серого, Силыча и Тико, который уполномочивал меня от имени подписавшихся решать все возникавшие на рабочих корпусах вопросы, включая организацию общака для помощи ворам и порядочным арестантам, находящимся на спецкорпусе. На рабочие корпуса воров не сажали, и старые воры хотели через мой авторитет и мои способности закрепить там свои позиции. В помощники мне были назначены авторитеты из разных регионов, о которых они были наслышаны. Из Кемеровской области – Коростыль (который впоследствии станет в Златоустовской крытой вором в законе), из Иркутской – Японец, из Свердловской – Дмитриенок. Я всегда стремился в зонах к объединению заключённых, организации общаков и восстановлению арестантской справедливости, поэтому и по приходу в спецтюрьму стал заниматься тем же. За короткое время мне удалось добиться в этом отношении заметных результатов, но, как и следовало ожидать, это очень сильно не понравилась начальству. В результате, на меня и моё окружение обрушился шквал репрессий, после чего Коростыль, Японец, Дмитриенок и многие другие авторитеты, находившиеся на рабочих корпусах, отошли от всего этого в сторону. А меня в назидание другим помимо карцеров, из которых я в то время почти не вылезал, запустили ещё и через пресс-камеры. После этого у всех уже окончательно пропало желание поддерживать общак и придерживаться арестантской справедливости. Принцип “своя рубаха ближе к телу” стал, как и раньше, основополагающим. Помимо пресс-камер, где, кстати, меня трогать боялись, опасаясь за последствия, я неоднократно водворялся и в так называемые “хорошие” камеры, в которых делали погоду тайные пособники начальства, следившие за каждым моим шагом в надежде, что я допущу ошибку, через которую за меня можно будет зацепиться и в чем-либо обвинить. Моих сторонников и явно сочувствующих убирали при этом в другие камеры и в другие смены, оставляя зачастую одного против нескольких агрессивно настроенных сокамерников. Но несмотря на все эти меры, тюремному начальству так и не удалось добиться желаемых результатов, после чего летом 1981 года меня перевели на спецкорпус. Чапаенок и Серый, как впоследствии выяснилось, были именно такими самозванцами, перед которыми тюремное начальство поставило задачу, воспользовавшись разногласиями между ворами старой и новой формации, спровоцировать войну и втянуть в неё как можно больше арестантов, исходя из принципа: “преступный мир должен искоренить сам себя”, забывая при этом истину, что “злом зло искоренить нельзя”. Силыч и Тико были, действительно, ворами старой формации, и трудно сказать, каким образом они оказались в одной упряжке с Чапаенком и Серым. Основной проблемой в тюрьмах являлось то, что заключённых сажали не туда, куда им хотелось, а куда нужно было начальству. В связи с этим последние имели возможность влиять на обстановку, искажать информацию и подтасовывать факты. Скорее всего, на начальном этапе Силыча и Тико ввели в заблуждение, а когда они поняли, что попались в искусно расставленные сети, то было уже поздно. Как я уже упоминал, Чапаенок, Серый, Силыч и Тико имели особый режим, а так как заключённых строгого режима было в тюрьме больше, то они, для закрепления своих позиций объявили вором в законе Симона, находившегося на черном режиме, который, как впоследствии выяснилось, являлся тайным пособником начальства. Родом он из Алтайской области, но на тюремный режим был осужден в колонии, которая находилась в Тюменской области. Когда между ворами старой и новой формации возникло противостояние, в результате которого порядочные арестанты оказались перед выбором, то Симон с ведома начальства создал третье движение, в основе которого лежало непризнание вообще никаких воров: ни старых, ни новых. Многим уже надоела эта затянувшаяся война, которая поделила порядочных арестантов на враждующие лагеря, поэтому к концу 80-го года под знамена Симона подтянулось немало “черных” и “полосатых” камер, официальным лозунгом которых стала фраза: “Не дадим решать свою судьбу ворам, пока они не разберутся между собой”. Когда Чапаенок и Серый увидели, что за Симоном стоит реальная сила, то предложили ему “воровскую корону” взамен за сотрудничество, от чего последний не отказался. Силыч и Тико эту сделку поддержали. При сложившейся обстановке, когда около 90 процентов крытников являлись славянами, это был сильный ход. Ибо с Кавказа и, в первую очередь, из Грузии молодые воры шли в Россию пачками, в то время как молодых славянских воров не было почти совсем, что вызывало недовольство многих российских арестантов. Воровской подход к Симону, возраст которого был в пределах 30 лет, многие крытники восприняли положительно. Это резко изменило расстановку сил не в пользу грузинских воров. На их стороне к концу 80-го года осталось на спецкорпусе не более десяти камер, в которых сидели преимущественно кавказцы, а на рабочих корпусах они не котировались почти совсем. К началу 1981 года в Тобольскую тюрьму пришли разными этапами азербайджанский вор Вагиф (около 50 лет), армянский вор Гого (более 30 лет) и грузинский вор Крестик (около 35 лет), которые, попав в специально подготовленные камеры с находившимися там сторонниками Чапаенка, Серого, Силыча, Тико и Симона, после соответствующей информационной и психологической обработки приняли сторону последних. Это ещё больше усугубило положение молодых грузинских воров, и они почти совсем потеряли контроль над обстановкой. После того, как стало очевидно, что воры старой формации победили, тюремная администрация, в планы которой не входило усиление позиций тех или иных воров, приступила ко второму акту своего действия. В результате, менее чем за месяц все воры старой формации были поочередно объявлены Чапаенком, Серым и Симоном не ворами, избиты в специально подготовленных камерах и рассажены по двойникам и одиночкам. Порядочные арестанты были шокированы столь резким поворотом событий, но лезть в воровские дела не могли. Многие поняли, что за всем этим стоит тюремное начальство, но говорить об этом вслух не решались, опасаясь неприятностей, ибо за одно неосторожное слово можно было потерять не только и без того шаткое положение, но и голову. Когда меня перевели на спецкорпус, то расклад там был таким: с одной стороны – Чапаенок, Серый и Симон, которых придерживались в основном из страха большинство “черных” и “полосатых” камер, с другой Кока, Чиня и Зури, на стороне которых находились три-четыре камеры “черных” и столько же “полосатых”, включая и те, в которых они сидели сами. Тюремной администрации сложившееся противостояние было выгодно, ибо давало возможность расправляться с неугодными руками противоборствующих сторон. Как правило, намеченную жертву вначале сажали в карцер, а оттуда – в одну из камер противоположного лагеря. Там его избивали и заставляли в письменной форме просить прощения у воров и арестантов той стороны, куда он попал, и ругать тех, с кем он общался до этого. После этого, если за ним не числилось серьёзных прегрешений, ему разрешали остаться. Однако на этом его злоключения не кончались. Проходило какое-то время, и его снова сажали в карцер, а оттуда в камеру противоположного лагеря, где также избивали и заставляли просить прощения уже у других воров и арестантов за то, что он их предал. После этого ему уже не было места ни в том, ни в другом лагере, и его помещали к обиженным или в двойник, что было почти одно и то же. Когда меня перевели на спецкорпус, то посадили в камеру, которая поддерживала Коку, Чиню и Зури. В этой камере в тот момент находились Муса из Чечни, Ахмед из Ингушетии, Князь из Амурской области и Толик (не помню ни клички, ни из какой он области, знаю только, что он с Чиней сидел где-то в одной зоне). Как впоследствии выяснилось, Князь (которого после выезда из Тобольской тюрьмы убьют) был связан с тюремным начальством, которое поставило перед ним задачу предъявить мне обвинение и избить за то, что год назад я был наделен полномочиями от имени Чапаенка, Серого, Силыча и Тико решать на рабочих корпусах серьёзные вопросы. После того, как за мной закрылась дверь, и был отправлен через соседние камеры “прогон” по корпусу о том, куда меня посадили, мне тут же со стороны Князя были предъявлены обвинения. Но он не успел сделать своё чёрное дело, так как через несколько минут в нашу камеру пришел ответный “прогон” от Коки, в котором он поздравил меня с благополучным прибытием на спецкорпус. А вслед за этим от него пришла ксива, в которой он предупредил всех находившихся в камере, что знает меня лично и отвечает за мою порядочность. Этим он дал понять, что воры в курсе всех событий, и никаких обвинений в мой адрес быть не должно. В тот момент почти все дальневосточники за небольшим исключением находились в стане “русских” воров, каковыми считались Чапаенок, Серый и Симон. Со всех камер, где сидели мои знакомые, посыпались записки с предложением покинуть лагерь лаврушников (грузинских воров) и переехать к ним. Мне передавали приветы от Чапаенка, Серого и Симона, которые считали меня своим сторонником и рассчитывали на то, что я присоединюсь к ним. В лагере, куда я попал, у меня знакомых почти не было. Все мои близкие друзья оказались на другой стороне. Но, списавшись с Кокой и получив ответы на многие вопросы, я после того, как выяснил роль Серого, Симона и Чапаенка во всей этой игре, решил никуда не переезжать, что было встречено противоположной стороной отрицательно. Через некоторое время, после того как мне окончательно стала ясна суть всего происходящего в тюрьме, я дал понять через переписку наиболее близким друзьям, что они ошиблись поездом. Постепенно к концу 1981 года мне удалось перетянуть на свою сторону немало хороших знакомых, но, к сожалению, не всех. Некоторые настолько далеко зашли в своём противодействии ворам и арестантам противоположного лагеря, что о прощении их уже не могло быть и речи. Очень сильно переменилась обстановка после того, как мне удалось перетянуть из лагеря “русских воров” земляка-дальневосточника Борю Галима, который имел большой авторитет не только на Дальнем Востоке, но и далеко за его пределами, после чего многие, не успевшие сильно замараться арестанты стали переходить к нам целыми камерами. В результате, к концу 81-го года соотношение сил заметно изменилось в пользу той стороны, где находились Кока, Галим и я. К тому времени уже многим стало ясно, что Симон, Чапаенок и Серый не воры и находятся под контролем тюремного начальства. В немалой степени их разоблачению способствовал и я, так как, имея знакомых по всей тюрьме и ведя с ними переписку, я ставил их в курс о том, кто есть кто и какой линии нужно придерживаться. Это, естественно, не понравилось начальству, и 31 декабря 1981 года я оказался в пресс-камере, которая с одной стороны подчинялась администрации, а с другой – так называемым “русским ворам”. К тому моменту Чапаенок уже настолько себя скомпрометировал, что был из игры выведен и сидел отдельно в двойнике. Симон и Серый тут же объявили его не вором, и чтобы хоть немного отбелиться самим, сгрузили на него и свои грехи. В их лагере к тому времени осталось не более 10 камер, которые по сути являлись пресс-хатами. В одну из таких пресс-хат, где сидели Волчок из Приморского края, Исак из Камчатской области, Свист из Иркутской области и четвертый, мне неизвестный, меня и посадили. Об этом случае я вкратце рассказывал в главе “Тобольская спецтюрьма”, но ввиду того, что это напрямую связано с затронутой темой, остановлюсь ещё раз более подробно. Волчок и Исак сидели до этого в камере с Симоном, на их счету было много избитых и покалеченных арестантов, поэтому когда Симон решил создать ещё одну пресс-хату, то остановил свой выбор на них. Вначале их поместили в пустую камеру двоих. Затем посадили к ним из обиженки третьего. Он был физически сильным, но своего слова не имел и беспрекословно подчинялся Волчку и Исаку. Четвертым посадили Свиста, с которым они сразу же нашли общий язык. До этого он сидел на рабочем корпусе в хорошей камере, но не любил грузинских воров, поэтому и оказался в этой компании. Волчку и Исаку до выезда из крытой оставалось несколько месяцев, после чего их должны были этапировать на Дальний Восток. В связи с этим я в глубине души надеялся на благополучный исход, тем более, что Симон, Серый и их сторонники понимали, что если перейдут в отношении меня за рамки, то это усложнит их положение. В их лагере находилось много дальневосточников, которые относились ко мне с уважением. Поэтому они не мученика хотели из меня сделать, а перевербовать на свою сторону, что нанесло бы ощутимый удар по позициям грузинских воров. Как уже упоминал, большинство российских арестантов кавказских воров всерьёз не принимали и держались в основном за авторитетных земляков. Симон и Серый к тому времени уже сильно себя скомпрометировали в глазах основной массы заключённых, но и грузинские воры далеко от них не ушли. В связи с этим многие арестанты, которым посчастливилось остаться в стороне от этой войны, не делали между ними особых различий и поддерживали отношения и переписку со своими знакомыми как с той стороны, так и с другой. У меня тоже вначале было желание переехать в какую-нибудь нейтральную камеру с тем, чтобы занять там выжидательную позицию и поддерживать хорошие отношения со всеми. Но я не сделал этого из-за личных отношений с Кокой. Я был благодарен ему за поддержку в первый день по прибытию на спецкорпус, когда менты хотели расправиться со мной руками Князя, и не мог его бросить в трудное для него время. Когда я оказался в камере у Волчка и Исака, то последние стали меня убеждать, что я не прав в том, что поддерживаю кавказских воров и иду против русских в лице Симона и Серого. Я сказал им, что разделяю людей не по национальным признакам, а по их делам и поступкам. Мне пытались доказать, что правда на их стороне, предлагали остаться с ними, уговаривали признать Симона и Серого ворами и написать им, что я был не прав и приношу им свои извинения. Однако на приманку национальной гордости, на которую тогда попались многие, им подловить меня не удалось. Во-первых, как упоминал уже ранее, я не делил людей по национальным признакам и судил о них по их делам и поступкам. Во-вторых, к тому времени я уже точно знал, что за спиной Симона и Серого стоит не воровская идеология, а мусорская постановка, преследующая обратные цели. В процессе затянувшегося на долгие часы спора они неоднократно отписывали обо всём, происходящем в камере, Симону и Серому, которые давали им свои установки. После того, как всем стало ясно, что я не собираюсь оставаться в их лагере и признавать Симона и Серого ворами, а Коку, Чиню и Зури не ворами, они перешли от методов психологического воздействия к физическим. Напали на меня неожиданно. Я пытался оказать сопротивление, но против четверых далеко не слабых мужиков, вооруженных палками, металлическими штырями и тяжелыми сапогами, долго противостоять не смог. Меня свалили на бетонный пол и стали бить ногами и всем, что попадалось под руки. А чтобы я не смог дать отпор, обработали мышцы на руках и ногах палками, сапогами и штырями настолько сильно, что не только подняться на ноги, но и пошевелиться было больно. В общей сложности вся эта экзекуция, в течение которой я лежал окровавленный на бетонном полу, продолжалась несколько часов. В перерывах между истязаниями они заставляли меня кричать через дверь в коридор о том, что я отхожу от арестантской жизни, оскорбления в адрес воров и арестантов противоположного лагеря, а также написать это письменно, но ничего добиться не смогли. Об этом они неоднократно писали Симону и Серому, а те в свою очередь заставляли их избивать меня до тех пор, пока не будут достигнуты результаты. Надзиратели, предупрежденные начальством, в это не вмешивались и делали вид, что ничего особенного не происходит. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы благодаря случаю на нашем этаже не оказалась дежурная из другого корпуса, которая к подобным зрелищам не привыкла. После того, как она подняла шум, меня вытащили полуживого в коридор и поместили в пустую камеру. Подобные случаи были не редкостью. На следующий день ко мне в камеру посадили армянского вора Ишхана, которого перед этим закидывали с этапа в камеру к Симону, где его избили и ограбили. А несколькими днями позже в одной из пресс-камер на особом режиме вору Зури отрезали лезвием для бритья кусочек уха, заставляя отказаться от того, что он вор, чего, к чести Зури, им добиться не удалось. Как только я немного оклемался, то сразу же отписал Коке ксиву общакового характера, зная о том, что он её запустит для ознакомления по всем порядочным камерам, в которой рассказал о том, что произошло со мной и с Ишханом в пресс-камерах, и написал открытым текстом, что Симон, Серый и все, кто их поддерживает, – это мусора и лохмачи, опираясь на конкретные факты. До этого о связях Симона и Серого с тюремным начальством публично никто не заявлял, опасаясь нежелательных последствий. Если об этом писали, то намеками, а говорили вслух лишь в узком кругу. После того, что произошло со мной в пресс-камере, я не только не затаился, чего многие ожидали, но, наоборот, потеряв страх и осторожность, стал писать открытым текстом всем своим друзьям и знакомым, что Симон, Серый и тюремное начальство – это одна и та же шайка. Большинство дальневосточников, находившихся в тот момент на стороне Симона и Серого, не были согласны с их действиями в отношении меня и, чтобы не нести в дальнейшем за это ответственность, покинули их лагерь и переехали кто в двойники, а кто на рабочие корпуса. Тюремное начальство на меня разозлилось, но, на моё счастье, письмо, в котором я рассказал о беспределе тюремного начальства и пресс-камерах, дошло до моей матери, и она подняла на свободе шум. После этого у меня состоялся разговор с представителем областного управления, который попросил остановить мать, пообещав, что пресс-камер больше не будет. Об этом случае я упоминал в главе “Тобольская спецтюрьма”. И дейтвительно, до моего выезда из тюрьмы обстановка в этом отношении изменилась. Тюремное начальство дышало на меня ядом, но перейти за допустимые рамки боялось. Заключённые почувствовали себя уверенней, ибо самое страшное в спецтюрьме – это пресс-камеры. Когда всем стало ясно, что в пресс-камеры не сажают, Чапаенок, которому оставалось меньше месяца до выхода на свободу, обиженный на Симона и Серого за их предательство по отношению к нему, написал из двойника ксиву общакового характера, в которой рассказал о их связях с тюремным начальством, опираясь на конкретные факты, не отрицая и своей вины. С его исповедью, в которой он изобличал Симона, Серого и себя в качестве мусорских пособников и просил перед выходом на свободу прощения у порядочных арестантов, ознакомились на спецкорпусе во всех камерах, после чего уже ни у кого на этот счёт не осталось сомнений. После того, как наружу вылезли неопровержимые доказательства, подтверждающие связь Симона и Серого с тюремным начальством, их бывшие сторонники стали разбегаться как крысы с тонущего корабля по двойникам и “обиженкам”. Серого после этого из тюрьмы увезли, а Симона спрятали в двойнике вместе с каким-то обиженным. На этом война между ворами старой и новой формации, длившаяся при мне в Тобольской тюрьме более двух лет, окончилась. К весне 82-го года расклад на спецкорпусе был таким: из воров старой формации на плаву не осталось никого. Что касается воров новой формации, то Чиня к тому времени освободился, Зури по окончании тюремного режима выехал, Ишхан из-за допущенных ошибок был лишен воровского титула, но оставлен в порядочной камере, Коку с туберкулёзом лёгких перевели на больничный корпус, где он находился вплоть до моего выезда из тюрьмы. Связи с ним почти не было. В результате спецкорпус на какое-то время остался без воров, и как-то само собой получилось, что камера, в которой сидели Боря Галим, Серега Боец (будущий вор в законе) и я, оказалась в центре внимания, и к нам стали обращаться из других камер за советом по многим возникавшим у них вопросам. К началу лета в тюрьму прибыли грузинские воры Тото и Авто, а также узбекский вор Юлдаш, которые также стали считаться с мнением нашей камеры. Но наиболее близкие отношения у нас сложились с Тото. Его слово среди воров было решающим, а он, в свою очередь, советовался с нами по многим вопросам, которые касались положения в тюрьме и тех или иных арестантов. У всех троих был чёрный режим. Из воров старой формации незадолго до моего выезда из тюрьмы пришел на полосатый режим Донец, которого воры новой формации поначалу признавать отказались. Однако это не помешало нам поддерживать с ним переписку и хорошие отношения. Через некоторое время Донец найдёт общий язык с ворами новой формации, и к началу 1983 года понятие старые и новые воры в Тобольской спецтюрьме навсегда уйдет в прошлое. Однако скрытое противостояние между славянскими и кавказскими ворами имеет место по сегодняшний день. Что касается тех, кто по указанию тюремного начальства пытался заставить меня силой признать ворами Симона и Серого, то месяца через три-четыре после того злополучного случая Кока, случайно встретившись со Свистом в больничной камере, разобьет ему голову. Последствия той встречи оказались для Свиста плачевными, но и Коке тогда не повезло, он немного перестарался и получил 15 суток карцера. (из книги В.П.Податева "Путь к Свету или Книга Жизни")
Упомянуты: Силич С. С. (Силыч), Цатава З. К. (Кочо Гальский), Члаидзе П. Г. (Паат Большой), Надареишвили В. П. (Кокиня), Вачиберидзе А. А. (Тико), Коростылев В. Н. (Коростыль), Коберидзе К. К. (Кока), Заманов В. Б. (Карзуба Вагиф), Удумашвили З. Г. (Крестик), Ашуров Ю. А. (Юлдаш Бостанлыкский), Ишханов Л. С. (Ишхан Батумский), Донцов А. С. (Донец), Бойцов С. А. (Боец), Хундадзе К. Е. (Тато), (Гого), Чентемиров В. А. (Чиня)
Тюменская область, СТ-2 тюрьма; Тобольск.

Силич Степан Семенович (Силыч) не признан в 1981 году в Тюменской области, СТ-2 тюрьма; Тобольск ворами Члаидзе П. Г. (Паат Большой), Надареишвили В. П. (Кокиня), Мхитаряном О. А. (Отар Кривуша), Чентемировым В. А. (Чиня).

16 сентября 1981 года находился в СТ-1 тюрьме; Гродно.

Убит в 1981 году (ножевое ранение) в Белоруссии, СТ-1 тюрьма; Гродно.
Похоронен в Тбилиси на кладбище Сабуртало.

Родные и близкие в соцсетях

Фотографии